А рот набит еловыми ветками, и даже гортань ими забита, кажется, а может и до желудка дошло, и все это колется, колется, раздирает иголками, свернутыми листьями до крови.

Когда это стало нормой? Дай бог памяти. Дай бог легких ног, попутного ветра, удобной обуви, чтобы бежать, бежать, забываясь от переизбытка кислорода, растерять по дороге еловые иглы, окропить ими путь.

Боги спят в дуплах деревьев. Боги старые, забытые всеми, у них болят колени и ломит суставы по-птичьи тонких рук, они выбираются на свет только чтобы увидеть, как на полянах танцуют в солнечном свете паутинки или как плывут в реках пустые баклажки. "Ставлю на зеленую от "Черниговского"", - говорит первый бог, у которого в волосах совиные перья, а из зубов осталась только половина. "Тогда я на темную от "Львовского"", - говорит второй бог, у которого нет перьев, потому, что и волос нет, а запястья перехвачены разноцветными шнурками. Боги ставят последнее: застарелую магию созидания и кусочек от способности менять миры. С каждым днем тают их силы, тают они сами.

Тают силы. Бежать бы и добежать до деревянного дома где-то в самой глубине, простучать приветствие ногами по ступеням, толкнуть дверь, оказаться в прихожей, промчатся дальше, найти камин, где всегда горит огонь, упасть перед ним. Лежать, повернувшись лицом к огню, сплевывать оставшиеся иглы, слушая, как наверху скребутся духи потревоженных домов. Не шевелиться.

Духи потревоженных домов спят в ящиках стола или в тумбочках. Больше всего они, конечно, любят старые пыльные комоды, которые стоят на гнутых ножках, подпирая резной короной потолок. В них духи сворачиваются на полках или зависают, цепляясь за вешалки и крючки, а если кому-то случается пройти мимо, то поскрипывают деревом, выглядывая из убежища. Духи потревоженных домов любят места, где никого нет, кроме, разве что, призраков плохих снов. Но они живут недолго, рассеиваются пылью по углам.

Заснуть бы. Как спят дети - подложив ладони под голову, не обращая внимание на неудобство. Заснуть бы и увидеть во сне, как кружится пыль в солнечном свете, пятнами пробивающемся сквозь листья винограда. А потом проснуться, будто взял отпуск на целую жизнь, встать, отряхнуться, разустать и начать заново с новыми глазами и взглядом, с полным запасом сил и желаний внутри.
Без еловых игл в горле.

Вчера пришел домой и не почувствовал в нем дома. Вышел, долго шатался по улицам, думал, может, оно просто запоздало, это чувство, и вот сейчас появится. Или сейчас. Или как заверну за угол. Пробовал закурить, но не получилось, зашел в супермаркет, ходил между полок, читал надписи, радовался упорядоченности. Думал, почему нельзя везде так: отделить одно от другого, как крупы и хозтовары, разделить по секциям, по полкам, на уровне глаз оставив важное, а остальное запрятать подальше. Так ничего и не купил. Ощущение все еще не появилось. У входа бомж, не надеясь на успех, попросил сигарету. Отдал ему всю пачку, все равно курить разучился. Бомж проорал благодарности в спину. В ответ кто-то наорал на бомжа, чтоб не орал в общественном месте.

У закрытого много лет киоска с надписью “х еб” облаяла свора псов. Без запала, будто исполняя свою работу. Но я все равно позавидовал, у них был дом - огромный дом на полрайона, может, больше, до владений другой стаи. Захотелось обернуться вокруг своей оси, обернуться псом, и, обрастая на ходу грязной шерстью, умчаться с ними - облаивать посягнувших на территорию.

Хотелось опять научиться курить, бегать по вечерам и знать, что где-то есть место, куда можно прийти, когда болят стертые лапы или что-то гниет внутри, паскудно ноя. А еще хотелось устать так сильно, чтоб прийти и, не задумываясь, завалиться спать и проспать сутки, двое, неделю, до начала июля.

Извини, что я нервный, злой, раздражительный, грубый, язвительный, что изо рта у меня сарказм, маты и перегной, что не умею сдерживаться, открываться, молчать, говорить - ничему из нужных навыков не научился, не закончил, как и универ, бросил на полпути.
Потому, что я все бросаю, кроме того, что вредит.

Извини, что во мне всего недостаточно - воли, жажды, легкости, покоя, жизни, наконец. Не хватает амбиций, не хватает чего-то, за что можно зацепиться.

Единственное, чего навалом - горечи. Она заполняет целиком, подступает к горлу, остается привкусом во рту, отпечатком зубов на внутренней стороне щеки. Иногда вырывается мерзким потоком наружу, а после становится пусто. Так и хожу, со звенящей тишиной внутри - приложи ухо к груди и услышишь - пока не накопится снова.
За горечь ведь не уцепишься, можно только захлебнуться.

Извини, что слова мои полова, мелкий мусор, рваное тряпье. Мне бы стоять в поле, пугать ворон и трясти рукавами по ветру, учась составлять фразы, сначала простые, из нескольких слов, а потом сложнее и сложнее, целые предложения, а потом выталкивать их изо рта соломенным языком. Превращать в птиц. Гнать прочь от себя, к адресатам.

Извини за несделанное, несказанное, неувиденное, за то, что упустил, не заметил, проебал. За не_поездки, не_советы, не_изменения.

И за сделанное, сказанное, замеченное не вовремя тоже извини, скопом оно легче - просто возьми это все и выкинь в окно, на задыхающийся город, на несветлые головы, пусть все будут в выигрыше, может разойдутся пыльные шторы туч и вместо снега наступит тепло. Весна, все-таки.

Перед тем, как читать, проверь, закрыты ли окна. Лучше закрой, ты знаешь, что бывает, если семена, принесенные этим ветром, прорастут в одном из горшков на подоконнике. То, что вырастет, расцветет невзрачным цветком, а потом ты уйдешь, собрав рюкзак. Сейчас как раз сезон для этого ветра, он свистит в в трещинах асфальта и кирпичной кладки. Ему хочется прорваться внутрь. Не открывай, с него хватит и меня.

Держись молодцом. Ничего не желай водосточным трубам, давящимся, булькающим водой. Никого не люби навсегда, не читай стихи в комнате с открытой балконной дверью, не пиши на стенах слова, не ищи таблички "выход" и не теряйся, главное – не теряйся. Когда придет зима, не заблудись в рядах машин и домов, читай голубиные следы и расшифровывай знаки протекторов подошв. Иди на юг. Запиши свое имя и год рождения, чтобы не забыть и отвечать сходу.

У меня здесь музыка. Ловит и несет дальше, выше, сквозь это все, сквозь ткань вокзалов, затхлые подъезды и дождливые дворы. Я сжимаю в кармане ставшие ненужными ключи, как сжимают чью-то ладонь. Мне хорошо.

Я, конечно, собираюсь вернуться. Потом, когда пройдет вечность, протащив за собой свой кометный хвост, когда у бабушки, торгующей домашними цветами раскупят все горшки, когда прорастут принесенные ветром семена на чьих-то чужих подоконниках и когда кто-то другой соберет за ночь рюкзак и сбежит на рассвете. А раньше зачем?

Закрывай глаза, пряча под веками ноющую боль и память о глазных каплях. Проваливайся в сон в слоу мо по тоннелю из событий, образов, сцен. Падай на мягкое сено воображения, позволь мозгу самому разобраться с тем, что тебя тревожит.
Спи. Ничего нет в этом городе, ничего за его пределами, это "ничто" вползает на подоконник, переваливает аморфным телом и рассыпается по комнате тысячью ртутных шариков. Ты засыпаешь под их постукивание о стены, под то, как они сталкиваются друг с другом, звеня.

Если есть "больно", то есть и "хорошо". Так сладко, что сводит скулы и нервы сворачиваются в комок и искрят.
Мое «хорошо», наверное, здесь. Засыпая под бурчание ветра, на границе сна и реальности, захлебываясь то ли кашлем, то ли морской водой, с ногами, онемевшими от усталости и неудобного положения, я понимаю, что чувствую себя на своем месте. Точнее, места меняются, вырастают вокруг, как бобовые стебли, за одну ночь, за день, сменяют друг друга слишком часто. Рябят в глазах. Я бегу дальше, мимо них всех, и только так чувствую себя.. в порядке?

Мои разобранные части тоскуют по разным городам. Это не важно. Когда бежишь, важно – не задумываться «зачем».
Не поминай лихом.

Тысяча и одна попытка осмыслить хоть что-то или,
хотя бы,
представить себя живым.
С травой, пробивающей тело,
с прутьями-руками,
с древесным соков в венах.
Стоял бы около воды, ничего не знал, не помнил, был бы всем.
Еще одна ночь проведенная за шлифованием клавиатуры и силы воли. Концы пальцев светятся
синим.
Изобрети мне гроб из дерева живее меня. Не из мертвого дерева, вынужденного гнить вместе со мной. На кладбище из живого только подсолнухи и амброзия, борются друг с другом и засыхают к зиме. Я был там, мне не понравилось. Больше не хочу.
Быть.
Оттуда, где ты, хорошо рождаются идеи. Новые вещи. Старое становится новым и наоборот. Ритуалы придумываются где-то вне времени. Исчезают и появляются, смещая друг друга. Миру не хватает кувырка через голову, чтобы
раз
и все стало как надо.
Мертвое с живым, для баланса.
Старое с новым.
Земля с растениями.
Чтобы на берегу, впиваясь корнями в ил, опутывать собой камни, скелеты птиц, пивные бутылки, корни бурьяна. Течь соком по каждой жиле. Говорить листьями на ветру. Не врать.
Чтобы из высохших веток осенью жгли костры, и запах стелился под окнами, заставляя бежать, не гнить на месте, мчаться, ничего не взяв с собой кроме самого нужного. Так мчатся испуганные пожаром животные.
Колотясь сердцем под дугами ребер.
Вырываясь воздухом из ноздрей.
Отталкиваясь лапами от твердой земли.
Чтобы потом, когда пришло время, из меня была бы польза. Потребляемое наконец сравнялось бы с созданным.