Deus ex ружьё на стене в прихожей,
Заражённой мещанским нуаром.
Отсутствие флоры на подоконнике
Равное отсутствию женщины.

I.

Что есть перо,
Как не глаза на затылке поэта?
Несчастный Янус,
Льющий чернила слезами,
Однажды минувшее
Дщерью Форкия
Заледенит твой изъеденный солью взор.
Слышал ли ты легенду
О поклоннике Ференца Листа,
Что разрезал свои перепонки ножом
В глупой попытке превзойти маэстро?
Однако стать виртуозом
Было не суждено -
Мечту победила гангрена.
Не ты ли, такой же безумец,
Искалечив не пальцы, но грудь,
Обрёл вдохновение в муках,
Самолично создав оружие?

II.

Когда никого нет дома,
Туда приходит хрупкая девушка,
Гуляя по пустым комнатам.
Увидев ружьё в прихожей,
Она наклоняется к дулу,
Обжигая алые губы металлом.
Курок отрывисто щёлкает,
А она смеётся,
Выплёвывая патрон обратно.
Человек возвращается затемно
Смертельно пьян,
Не в силах попасть ключом 
В замочную скважину.
Испугавшись, девушка исчезает
До того, как он войдёт внутрь.
Когда на улице идёт дождь,
Человек не торопится домой,
Чтобы та не промокла, убегая.

III.

Нажав на курок шесть лет назад,
Я ожидаю твой воздушный поцелуй,
Отмеряя время полёта пули календарём.
Когда холодное острие стрелы
Рассечёт плоть,
Я закрою глаза и не успею понять
Причину метаморфозы.

I.

Где Млечный Путь течёт на небосклон
Мерцающим в ночи анчарным соком,
Где, пропитав им стрелы, Купидон
Отравит строки надсоновским слогом,

Прошедшим всуе не разбавить яд
Сердечных ран, как завещал Вергилий.
Подобно мухе, что вверяет взгляд
В ощеренные пасти трупных лилий,

Не чая смерти, скрытой в их жерле,
Я вглядываюсь в зеркало глагола,
В разбитом пятибуквенном стекле
Навек застыв анфас на месте скола.

Зрачок Селены серебрит квартал.
Я вывожу посредством алфавита,
Что мантуанский лебедь не солгал -
Ты столь желанна, сколь и ядовита.

Простишь ли мне трёхзначное число
Стихов, в которых плёл венец из тёрна,
Что острым сорняком врастал в чело,
Не отличая корнем плоть от дёрна?

Границей меж паяцем и творцом
Проходит боль, что явлена наружу,
Истерзанным кукушкиным птенцом
Рождаясь вопреки в чужую душу

Из кладки, что при помощи чернил
Оставлена в расхристанной тетради.
Но с гордостью за то, что сочинил,
Приходит горечь, взятая в квадрате,

И в лоне горла плавятся слова.
Во мраке, обнажаясь лунным светом,
Пылает в бездне образ божества,
Дарованного брюсовским сонетом

Потомку, чья бесплодная тщета -
Стреножить мысли языком Эзопа.

II.

Желтеет гладь небесного холста.
Слепое солнце щурит зрак циклопа

В густом шафране утренней зари.
Недели шелестят змеиной кожей,
Что сбрасывают в срок календари,
Распятые в пустующей прихожей,

Разящей ноздри терпким табаком.
Предчувствуя викторию востока,
Дремота стынет скисшим молоком,
Свернувшимся на выпуклости ока.

Стальной хандрой приходят холода,
И кашель, что цветёт чертополохом
В сухой гортани, выйдя изо рта
На выдох, возвращается со вдохом.

Чета продрогших сизых голубей,
Уснув на чердаке, грустит о лете.
В такие дни не ждёшь иных гостей,
Нуждаясь не в еде, но в сигарете.

Седые дюны грязных облаков
Ползут по выцветающей дюрали
Сырого неба скромных городков,
Воспетых в эмигрантской пасторали.

Невольный обитатель этих мест
Глядит в слюду оконного проёма.
Пейзажем, протянувшимся окрест,
Простужены пределы окоёма -

Осенний йод скукоженной листвы
Пятнает охрой мёртвые бульвары,
Где скалят зубы мраморные львы.
Раздетые дождями тротуары

Ведут меня танталовой тропой,
Маршрутами былого променажа,
Где я впервые встретился с тобой
В две тысячи четырнадцатом, Саша.

#верлибр

Писк комара,
Раздающийся влажной чахоточной ночью,
Проникает в чернильную труху тишины.
Тонкая игла, что вонзается в утлое нечто,
Не имеющее формы и очертаний.
Соломинка, ломающая спину верблюду.
Сколько таких же ночей
Я буду лежать, укутанный в одеяло
Куколкой уродливой бабочки,
Вылупляясь в опостылое утро?
Сколько таких же ночей,
Что отличаются друг от друга
Не более, чем две капли нефти,
Стекающие по оконному стеклу,
Я буду просыпаться выжатой губкой,
Впитывая этот мир заново?
Сколько таких же ночей
Я буду прозябать в душном весеннем чреве
Этого раздетого города,
Состоящего из моллюсков,
Скользких дрожащих моллюсков,
И находить в одном из них себя?
Отличаясь от остальных
Лишь отсутствием раковины.

Чёрный цвет
Заполняет прямоугольную пустоту комнаты.
Насекомый звук уже не слышен.
Только стеклянный перестук мыслей,
Но стоит лишь щёлкнуть
Пластмассовым ключом от темницы,
И Мидас, вырвавшись из заточения,
Из бездонного острога пыльного абажура,
Покроет их электрическим золотом,
Точно мух, угодивших в янтарь или мёд,
Превратив их в оттиски,
Недвижимые слепки с минувшего.
Но пока, в темноте, словно в грунте,
Все эти мысли прорастают внутри
Колючими сорняками,
Признающими викторию звёзд,
Свою кратковременную победу.
Ведь уже скоро солнечный свет,
Сам того не заметив,
Размоет их почву.
Солёную почву, удобренную мигренью.
И каждое утро я запускаю пальцы,
Словно девушка в длинные локоны,
Глубже,
Ещё глубже,
Пытаясь нащупать у своих ночных визави
Высохшие розги-стебельки,
И выдираю их из головы
Без сожаления.
Что есть извилины,
Скукожившиеся в черепной коробке,
Если не борозды,
Оставленные в моём осклизлом чернозёме
Корнями дикого кустарника,
Рьяно цеплявшегося за жизнь?

Чёрные стрелки встретились,
Пронзая потолок
Длинными острыми пальцами.
Первенцом этого рандеву
Появился новый день,
Упав с ноль ноль
На ноль один своим худым тельцем.
Я лежал на смятой постели
В растворяющем одиночестве
И видел,
Как мокрого младенца пеленает тьма.
Он проживёт две дюжины часов.
Увидев солнечный диск на востоке,
Увидит солнечный диск на западе.
Он проживёт меня,
Прожевав мою плоть
Своими молочными зубами,
Не отличая её от души.
Подобно пауку,
Чей желудочный сок, проникающий в жертву,
Знаменует начало пиршества.
Она всё ещё колышется в липких тенётах,
Точно в нитях, сплетённых мойрами,
Она всё ещё жива,
Но мерный тикающий звук
Не даёт забыть о том,
Что яд, оказавшись в крови,
Сделает своё дело.
И однажды, при новой встрече
Двух тощих сизифовых любовников,
Смотрящих на небо,
Хилый ребёнок, появившись на свет,
Всё также увидит солнце на востоке,
А затем увидит солнце на западе,
Но уже не сможет прожить меня.
И падая куда-то,
Не понимая, куда именно,
Я напоследок увижу его вечно юное лицо,
Его наивный взгляд,
Его розовые ручки,
Сжимающие горло песочных часов
Ровно посередине.
Он начнёт кричать
Во всю мощь своих крохотных лёгких,
И, прежде чем закрыть глаза,
Я замечу у него во рту
Тридцать два коренных.

В клейкой предрассветной тишине
Звенит жалкая мелочь,
Просыпавшаяся на пол
Из дырявых карманов будильника.
Встав с кровати,
Я собираю её трясущимися руками,
Что плавят потёртые монеты
Своим прикосновением.
Сизый металл, стекающий сквозь пальцы,
Обжигающий кожу,
Остаётся дымящейся лужицей на ладонях.
Я умываюсь этой эссенцией,
Подхожу к зеркалу
И вижу своё лицо,
Покрытое причудливой вязью морщин,
И серые шипящие капли,
Которые всё ещё пенятся в их ложбинах.
Так фарфор, наблюдающий свои трещины,
Вопреки всему находит в них совершенство.
Так я, слушая комариные трели,
Нахожу красоту в их однообразии,
И каждой ночью, смежая глаза,
Я боюсь только ничего не услышать.
Ничего больше не услышать.

Стёкла раскрашены гжелью (возможно, иней
Так называть неуместно за плавность линий).
Белой пороше вверяя с окна свой взор, мы
Можем отметить победу лубочной формы.

Всё - бутафория, кроме, пожалуй, снега.
Впрочем, сугробы, стесняя возможность бега,
Следом даруют удобство стрелку из лука.
Климат таков, что цинга побеждает Кука.

Там, где приматом над флорой гордится хвоя,
Разум рождает чудовищ. Не тех, что Гойя
Стаей пернатых селил на своём офорте,
Но очевидцев, как зюйд захлебнулся в норде.

Даже добравшись на море вперёд муссона,
На опустевшей террасе кричать гарсона
Безрезультатно - таверна, уснув до лета,
Ставит приверженцам Вакха немое вето.

Жидкая форма воды здесь не знает сути -
Всё, что течёт, мы поспешно относим к ртути.
Складывать майские песни оставим Гейне
(Вряд ли на небе грустят о замёрзшем Рейне).

В зиму в привычке всё реже менять наряды,
Знать у Шопена часть третью второй сонаты
Лучше, чем марш Мендельсона. Чужое горе
Сдержанно чествовать фразой memento mori.

Хмуро застыв, словно ждущий добычу сокол,
Тщетно глазеть в катаракту белёсых стёкол.
Выйти в гостиную. Рыться в пыли комода.
Думать о чём-то, тоскливо смотря на фото...

#верлибр

Вечерело.
Остекленевшие глаза квартир пожелтели,
Утверждая триумф Эдисона
Над Гелиосом.
Выныривая из полыньи дремоты,
Я праздновал горькую победу
Правого полушария
Мыслями о тебе,
Облечёнными в набивший оскомину ямб,
И сам не заметил, как уснул.
Прошлой ночью ты снилась мне -
Спрашивала, моя ли рука сжимает перо.
Я молчал, не понимая вопроса,
А ты говорила:

Представь,
Вешнее небо цвета талого воска,
Крыла Икара.
За глаукомой облаков
Выцветает закатное зарево,
И ржавая сиена на западе меркнет.
По узкой тенистой аллее идёт человек -
Обитатель чужого зрачка,
Нарцисс стекольной ртути,
До утра потерявший своё отражение.
Темнота пожирает его лицо,
Время разъедает память,
Разлагает кости на кальций и мел.

Памятник стачке через дорогу
Леденит чеширская гримаса полумесяца,
Впиваясь в небосвод открытой скобкой,
Сусальным осколком ёлочного шара.
Потёмки крадут жёлтый цвет
У нотного стана ближайшей скамьи. 
Часы знаменуют триумф серых кошек,
И человек замедляет шаг.
Посмотри на него, родная,
Одушевляя плоть пустого профиля.
Вдохни в него моё имя.

Три грамма веры, отлитые в золоте,
Съёжились на груди
Аксиомой правоты Бодрийяра.
Ангел-хранитель роняет воронье перо.
Старый отшельник,
Он смотрит, как Господь мечет звёзды
Холодным бисером
Перед его братьями,
И те втаптывают их в небесную грязь.
Человек приближается к парку Плевен,
Не оставляя следов на тротуаре.
Ночь схожа оттенком с землёй,
Потому он пускает корни в обеих
Обезглавленным цветком.
Осторожнее, родная:
От розы, потерявшей бутон,
Остаётся лишь розга,
Обращённая к миру шипами.

Блёклый светофор
Щурится зеленоглазым циклопом,
Ссутулившись на железной жерди
По ту сторону проспекта.
Перейдя дорогу,
Человек идёт мимо аптек и киосков,
Попадая на Стабильную,
Где шестой год кряду пустота,
Что таит в себе свет и мрак вкупе,
Отступает,
Обнажая лилейный девичий лик,
Прожигающий закрытые веки насквозь.
Натянувшись струной
На чернеющем грифе пространства,
Расселяя слова, словно ноты, в тетрадь,
Я ищу твой смычок, родная,
Познавши в нём двуединство раба и Бога.
Играй же, Саша!..

Светает.
Прямоугольники многоквартирных домов 
Пылают в горниле утренней зари.
Ты опять снилась мне этой ночью.
Шептала о том,
Что вновь забыла меня дописать.