🔥 ПРАВИЛА ОБЩЕНИЯ В ГРУППЕ 🔥

Ежедневно 24/7 наши редакторы и модераторы «чистят» комментарии.... Поэтому сегодня мы решили написать пост, который зрел давно. И в нем мы хотим всех кое о чем попросить.

Дорогие друзья, подписчики сообщества и просто те, кто заходит в эту открытую дверь:

❌ В нашем сообществе запрещены: злые остроты, оскорбления, необдуманные резкие комментарии, которые могут обидеть других участников, авторов и публичных лиц, чьи фото и видео мы выкладываем.

Это не то сообщество, где можно бухнуть в комментариях все, что ты хочешь, и спокойно пойти дальше. Для нас самое важное — сохранять в группе дружелюбную и теплую атмосферу, как для авторов контента, так и для подписчиков.

❗ Не обессудьте: немотивированный негативный комментарий улетает в мусорку без дальнейшего диалога, его автор — улетает за ним же в перманентный бан.

«Вас, значит, только хвалить, что ли? А как же свобода слова? Это мое мнение!»

Шаг 1. Задаем себе вопрос: «Могу ли я сформулировать свое мнение конструктивно, без оскорблений, аргументированно?»

😊 Могу? Пожалуйста, комментируйте.
😖 Не могу? Пожалуйста, пройдите мимо.

Шаг 2. Невозможно утерпеть? Так и хочется что-то сказать?

Никто не запрещает репосты, которые можно снабжать какими угодно приписками. Делайте репосты к себе на страницу, отправляйте посты друзьям и знакомым в сообщениях и разбирайте, обсуждайте, осуждайте! Просто в приватном варианте.

***

А теперь самое главное: в интернете работают ТЕ ЖЕ правила общения, что и в жизни. Люди:

— остаются вежливыми;
— благодарят;
— несут ответственность за сказанное.

Будем добры друг к другу и уважительны к авторам и героям публикаций.

Всем хорошего дня! 🌷

Как хочется прожить ещё сто лет,
Ну пусть не сто — хотя бы половину,
И вдоволь наваляться на траве,
Любить и быть немножечко любимым.

И знать, что среди шумных площадей
И тысяч улиц, залитых огнями,
Есть Родина, есть несколько людей,
Которых называем мы друзьями.

Мы шумно расстаёмся у машин,
У самолётов и кабриолетов,
Загнав пинками в самый край души
Предчувствия и всякие приметы.

Но тайна мироздания лежит
На телеграмме тяжело и чисто,
Ведь слово «смерть», равно как слово «жизнь»,
Не производит множественных чисел.

Когда от потрясения и тьмы
Очнёшься, чтоб утрату подытожить,
То кажется, что жизнь ты взял взаймы
У тех, кому немножечко ты должен.

Но лишь герой скрывается во мгле,
Должны герои новые явиться,
Иначе равновесье на земле
Не сможет никогда восстановиться.

Лучшие ребята из ребят
Раньше всех уходят — это странно,
Что ж, не будем плакать непрестанно,
Мёртвые нам это не простят.

Мы видали в жизни их не раз —
И святых, и грешных, и усталых, —
Будем же их помнить неустанно,
Как они бы помнили про нас!

© Юрий Визбор

Ниже — всемирно известная фоторабота «Мать», также известная как «Свидание с сыном через 20 лет». На ней — абхазская женщина Маруща Пачулиа с фотографией погибшего сына Алексея Аршба, которую она увидела лишь спустя 20 лет.

В 1942 году, в аду боев под Севастополем, военный фотокорреспондент Семен Коротков сфотографировал абхазского парня — морского пехотинца, не успев узнать его имя. Через несколько часов боец погиб. Тогда Коротков решил для себя: во что бы то ни стало разыскать близких парня, чтобы передать им этот снимок, на память.

Однако поиск затянулся, и фотография двадцать лет так и оставалась безымянной.

Но автор не сдавался.

Долгое время работая разъездным фотокорреспондентом газеты «Советская Абхазия», Коротков неустанно показывал всем, с кем встречался, фото погибшего воина. И настойчивость фотожурналиста была вознаграждена: однажды жители горного абхазского села признали в парне на снимке своего земляка Алексея Аршбу и даже показали дом, в котором жила его одинокая мать.

Семен Осипович тут же отправился по указанному адресу.

Поздоровался, достал из сумки фотографию и протянул ту старушке, сидевшей на деревянных ступеньках дома.

Трудно было передать словами чувства, охватившие его, когда он пошел назад. Но что-то заставило фоторепортера замедлить шаг и обернуться. И фотоаппарат «Лейка», который мгновенно взлетел к глазам, выхватил мгновение жизни, впечатляющее своей трагичностью и искренностью...

1942-й. Киргизия. Небольшое село Курменты. Именно сюда прибыли эвакуированные из блокадного Ленинграда сто шестьдесят человек. Человечков. Опухших от голода дистрофиков, с тоненькими шеями и большими головами малышей-блокадников, многие из которых от слабости уже не могли сами ходить.

Из взрослых — трое сопровождающих: директор детского дома, воспитатель и медсестра. Детям было от двенадцати до полутора лет. Их везли долго-долго, на грузовиках, в вагонах, на барже, на бричках...

Имена самых маленьких, которые ещё говорить толком не умели, перед отправкой из Ленинграда написали на клеёнчатых бирках и привязали к ручкам. Но в дороге дети много плакали и утирали глаза — чернила размылись, имена, фамилии, годы рождения стерлись. Кто есть кто? Точно восстановить было уже невозможно.

Они не умерли в дороге, добрались все сто шестьдесят. А потом все сто шестьдесят дожили до Победы, выучились, стали взрослыми. Это было настоящее чудо. И чудо это совершила девочка. Истощенных сирот спасла их новая семнадцатилетняя мама, или, как звали её старшие девочки, Тоня-эже — так в Киргизии принято обращаться к старшей сестре.

Токтогон Алтыбасарова — вот ее полное имя.

В 1941 году, когда все мужчины из села ушли на фронт, ее назначили председателем сельсовета. Эта по сути еще девочка единственная в округе знала русский язык — выучила по радиопередачам. Еще знала арабский, обладала феноменальной памятью. Она была человеком, на которого можно было положиться и который был готов положить свою жизнь за других.

Токтогон поселила своих подопечных в пустующем бараке. Вместе с односельчанами набрала мешков и набила сеном, сделав детям какие-никакие матрасы. К Токтогон как к председателю совхоза приходили иногда за документами русские из соседнего рабочего поселка, у них девушка выспрашивала, как зовут их родственников, и вписывала в метрики не помнящих родства малышей новые — только что услышанные — русские имена.

Кормить детей было нечем. Токтогон пошла по дворам. Обошла каждый дом. Милостыню не выклянчивала, просто рассказывала о блокаде, о сиротах, в которых едва теплилась жизнь, и односельчане, обделяя собственных детей, понесли в барак последнее, что было дома — кумыс, сыр, молоко, картошку, свеклу...

Но еду мало принести — нужно еще, чтобы дети её съели. У некоторых не было сил даже на это. Токтогон давала маленьким по две-три чайных ложки молока в час — больше нельзя, слишком сильное истощение. Не выдерживала, выбегала из барака, ревела от жалости и бессилия. А дети звали её обратно и тоже плакали — от голода, от того, что вспоминали бомбежки, от того, что рядом нет и уже не будет никогда родной мамы.

Токтогон возвращалась и продолжала кормить.

Потом стало чуть легче. Токтогон организовала шефство — каждая семья в селе опекала двух-трех блокадников. Ребятишкам сшили войлочные телогрейки, связали носки к осени. Днем их новая мама работала в сельсовете, а после работы бежала в детский дом, несла детям гостинец — сладкую печеную тыкву, качала ребятишек на коленях, пела перед сном киргизские колыбельные.

Отказавшись от учебы и хороших должностей во Фрунзе, Токтогон Алтыбасарова прожила с детьми все десять лет, пока работал детский дом. Блокадники окрепли, закончили школу, потом разъехались по всему Союзу и писали маме письма. Приезжали, навещали.

А Тоня-эже вышла замуж, родила девять детей, сорок четыре года проработала председателем сельсовета в Курменты, двадцать три раза избиралась депутатом поселкового, районного и областного советов, была членом коллегии Верховного суда Киргизской ССР. Прожила девяносто лет.

После неё осталась коробка с юбилейными медалями, толстая папка с грамотами, ящик с письмами от ста шестидесяти эвакуированных ленинградцев.

И всё.