Каждый день мы слышим или читаем об ужасах, происходящих в мире в результате склонности человека к насилию. Вы можете сказать: «Я ничего не могу с этим поделать» или «Как я могу повлиять на мир?». Я же считаю, что вы можете оказать на мир огромное влияние: если сами вы не склонны к насилию, если вы повседневно ведете действительно мирную жизнь, если в вашей жизни нет конкуренции, честолюбия и зависти, если ваша жизнь не создает вражды, то маленький огонек может стать пламенем.
Но в нынешнее состояние хаоса привели мир именно мы. Именно из-за нашей эгоцентрической деятельности, нашей ненависти, нашего национализма мир такой, какой он есть. И когда мы говорим, что не можем ничего с этим поделать, это означает, что мы миримся с беспорядком в нас самих как с неизбежным. Мы разбили мир на отдельные фрагменты. Если мы сами внутренне разорваны, фрагментированы, то наши отношения с миром также будут разорванными. Но если мы действуем целостно, то наши отношения с миром претерпят потрясающую революцию.
Любое движение, имеющее ценность, любое действие, имеющее сколько-нибудь глубокое значение, должно начинаться с каждого из нас. Я должен измениться первым; я должен увидеть, какова природа и структура моих отношений с миром. Само это видение есть действие, и поэтому я, как человек, живущий в мире, внесу этим действием в мир иное качество, а это качество, как мне кажется, есть качество религиозного ума.
Религиозный ум — это по сути своей нечто совершенно отличное от ума, исповедующего религию. Вы можете не быть религиозным и оставаться индуистом, мусульманином, христианином, буддистом. Религиозный ум не ведет никакого поиска вообще, он не может экспериментировать с истиной. Истина не есть что-то, продиктованное вашим удовольствием или страданием, вашей обусловленностью или какой-ли- бо религией, которую вы исповедуете. Религиозный ум — это состояние ума, в котором нет страха, а следовательно, нет и никакого верования. В религиозном уме пребывает только то, что есть, что по-настоящему есть.
В религиозном уме заключено то самое безмолвие, которое не создается мыслью, но является результатом осознания. Это безмолвие есть медитация, когда медитирующий полностью отсутствует. Такое безмолвие есть состояние энергии, в котором нет конфликта. Энергия же — это действие и движение. Всякое действие есть движение, всякое действие есть энергия, всякое желание есть энергия, всякое чувство есть энергия, всякая мысль есть энергия, все живое есть энергия, всякая жизнь есть энергия. Если этой энергии позволить течь без какого-либо противоречия, без какого-либо трения, без какого-либо конфликта, то она безгранична и бесконечна. Когда нет трения, эта энергия не имеет границ. Трение — это то, что ограничивает энергию. Так почему же человек, способный однажды это понять, почему он все- таки всегда вносит в энергию это трение? Почему он вносит дисгармонию в то движение, которое мы называем жизнью? Не является ли чистая беспредельная энергия для него всего лишь идеей? Неужели она не является действительным фактом?
Нам необходима энергия не только для того, чтобы совершить тотальную революцию в самих себе, но и для того, чтобы исследовать, видеть и действовать. И пока существует какой-нибудь вид разногласий в наших отношениях, — будь то отношения между мужем и женой, между человеком и человеком, между разными группами, странами или разными идеологиями, — если имеется, даже в самой незаметной форме, какое-нибудь внутреннее разногласие или какой-то внешний конфликт в любой форме, происходит бессмысленная трата энергии.
Пока существует временной разрыв между наблюдающим и наблюдаемым, создается дисгармония, вызывающая трату энергии. А накапливаясь, эта энергия может достичь своей высшей точки, когда наблюдающий есть наблюдаемое, когда вообще нет никакого интервала времени. Тогда это будет энергия без мотива, и она найдет свой собственный путь действия, потому что «я» уже не существует.
Нам необходимо огромное количество энергии, чтобы понять ту неразбериху, в которой мы живем, и такое чувство, как «я должен понять», уже несет в себе необходимую жизненную силу. Но для того, чтобы выяснять и искать, требуется время, а мы уже установили, что постепенное освобождение ума от обусловленности — это не путь. Время — это не путь. Стары мы или молоды, целостный процесс жизни всегда может быть введен в иное измерение. Но к этому не приведут ни поиски противоположного тому, что мы есть, ни искусственная дисциплина, навязанная системой, учителем, философом или священником, — все это так несерьезно. Когда мы осознаем это, мы спрашиваем себя: «Можно ли пробиться сквозь тяжкую обусловленность столетий мгновенно и не попасть в другую обусловленность? Можно ли быть свободным так, чтобы ум стал полностью новым, сенситивным, живым, сознающим, сильным, способным?» Вот в чем наша проблема. Не существует никаких других проблем: когда ум обновился, он может справиться с любой проблемой. Это единственный вопрос, который мы должны себе задать.
Но мы его не задаем, мы хотим, чтобы нам сказали. Одним из наиболее странных явлений нашей психики является это желание: «чтобы нам сказали». Это происходит оттого, что мы — результат пропаганды тысячелетий, и мы хотим, чтобы наши мысли подтвердил или поддержал кто-то другой. Но ведь задавать вопрос — значит спрашивать самого себя. То, что говорю я, имеет очень малую ценность. И эта ценность не зависит от того, забудете ли вы мои слова, как только закроете книгу, или будете вспоминать и повторять отдельные фразы и сравнивать то, что здесь прочли, с какими-нибудь другими книгами. В любом случае вы не встретите лицом к лицу вашу собственную жизнь. Только ваша жизнь имеет значение. Вы сами, ваша ограниченность, пустота и жестокость, склонность к насилию, жадность, честолюбие, ваши каждодневные страдания и нескончаемая скорбь — вот что вы должны понять. Никто ни на земле, ни на небе не спасет вас от этого, кроме вас самих.
Видя все, что происходит в вашей повседневной жизни и повседневной деятельности, — когда вы едите пирог, когда говорите, когда выходите из дому, чтобы куда-то ехать или идти, или когда гуляете один в лесу, — можете ли вы одним дыханием, единым взглядом увидеть себя таким, каков вы есть? Когда вы увидите себя таким, каков вы есть, вы поймете всю структуру человеческих стремлений, хитрости человека, его лицемерия, его исканий. Чтобы это сделать, вы должны быть абсолютно честны в отношении себя, в отношении всего своего существа. Когда вы действуете в соответствии с вашими принципами, вы бываете нечестным: если вы действуете, исходя из того, чем, по-вашему, вам следовало бы быть, вы оказываетесь не тем, что вы есть. Жестокая это вещь — иметь идеалы. Если у вас есть какие-либо идеалы, верования или принципы, то вы не в состоянии видеть себя непосредственно.
Итак, можете ли вы полностью встать на позицию отрицания, оставаясь совершенно спокойным, без мыслей и страха, но при этом быть необычайно живым и полным страсти?
Ум, находящийся в состоянии, когда нет более ни усилий, ни стремлений, — это истинно религиозный ум В таком состоянии ума вы можете прийти к тому, что называется «истиной» или «реальностью», блаженством, богом, красотой и любовью. Это не может прийти по вашему желанию. Вам необходимо понять этот простой факт. Вы не можете прийти к истине, любви или реальности по зову. За ними невозможно гнаться, потому что ваш ум слишком глух и мелок, а ваши эмоции слишком убоги. Ваш образ жизни слишком хаотичен для этой необъятности, для этого огромного Нечто, чтобы пригласить его в ваш маленький дом, в тот крошечный затоптанный и заплеванный уголок, в котором вы живете. Вы не можете его пригласить. Чтобы пригласить эту необъятность, вы
должны ее знать, но знать ее вы не можете. Если кто-то скажет: «Я знаю», то в тот момент, когда он это говорит, он не знает. Если в некоторый момент вы утверждаете, что открыли Нечто, то вы ничего не открыли. Если вы скажете, что познали это на опыте, то никогда у вас такого опыта не было. Все это лишь пути эксплуатации и использования другого человека — будь то ваш друг или ваш враг — в качестве средства.
И тогда человек задает себе вопрос: «Возможно ли постичь это Нечто, не приглашая его, не ожидая, не стремясь и не разведывая? Постичь так, чтобы оно пришло само, как дуновение прохладного ветерка в открытое окно?» Вы не можете пригласить ветер, но вы можете оставить окно открытым. Это не означает, будто вы чего-то ждете, ибо ожидание — только одна из форм самообмана. Это не означает, что вы должны как-то раскрыть себя, чтобы воспринимать это Нечто — ибо это еще одна разновидность мысли.
Не задавались ли вы когда-нибудь вопросом: «Почему люди лишены этого Нечто?» Они рождают детей, испытывают нежность и ощущение, что способны на общение, на совместные переживания в дружбе, в товариществе, но почему им не дано этого Нечто? Когда вы лениво прогуливались по улице, или сидели в автобусе, или проводили свой отпуск на побережье, или гуляли в лесу, полном птиц, деревьев, ручьев и диких животных, вам никогда не приходило в голову спросить: почему же так получается, что человек, живущий уже миллионы лет, не приобрел этого Нечто, этого необыкновенного неувядающего цветка? Почему все вы, люди, такие способные, хитрые и умные, всегда соревнующиеся, создающие свою изумительную технику, летающие по небу, проникающие под землю и морские глубины, изобретающие необычайный электронный мозг, почему вы лишены того, что единственно имеет значение? Я не знаю, приходилось ли вам ко- гда-нибудь серьезно задумываться, почему ваши сердца пусты?
Как бы вы сами ответили, если бы задали себе такой вопрос? Ответили бы честно, без увиливания или хитрости? Ваш ответ должен был бы соответствовать той неотложности, которую вы вкладываете в этот вопрос, и его устремленности. Но в вас нет ни устремленности, ни ощущения этой неотложности. И это оттого, что в вас нет энергии. Нет той энергии, что является страстью, — а вы не можете открыть никакой истины без страсти, неистовой страсти, за которой не скрывается желание. Страсть — это довольно страшная вещь, ибо если вы обладаете страстью, то не знаете, куда она вас заведет.
Таким образом, страх может быть причиной отсутствия в вас энергии, той страсти, которая необходима для выяснения, почему у вас нет этого качества любви, почему нет этого пламени в вашем сердце. Если вы очень тщательно исследуете свой ум и сердце, то узнаете, почему вы этого лишены. Если вы проявите страсть в стремлении выяснить, почему этого в вас нет, то увидите, что оно в вас есть. Только через полное отрицание, которое есть высшая форма страсти, приходит то, что есть любовь. Любовь, как и кротость или смирение, нельзя культивировать. Смирение приходит, когда полностью исчезло тщеславие, — иначе вы никогда не будете знать, что значит быть смиренным. Человек, знающий, что такое быть смиренным, — это тщеславный человек.
И когда всем умом, сердцем, нервами, глазами, всем вашим существом вы стремитесь выяснить, как надо жить, как увидеть то, что действительно есть, и подняться над ним, приняв позицию полного тотального отрицания в отношении жизни, которую вы ведете сейчас, — в этом отрицании уродливого и жестокого обретает бытие то самое «другое».

Был довольно жаркий солнечный день, жаркий даже на такой высоте; снег на горах был белым и сияющим. Солнечно, жарко было уже несколько дней, ручьи были прозрачными, а небо бледно-голубым, но всё же была в этой голубизне горная интенсивность. Цветы на пути были необычайно ярки и веселы, а луга прохладны; тени были тёмные, и было их необычайно много. Здесь есть маленькая тропинка через луга, идущая вверх по холмистой местности мимо фермерских домов; на тропинке никого не было, кроме старой женщины, несущей бидон с молоком и маленькую корзину овощей; она, должно быть, ходила этой тропой вверх и вниз всю свою жизнь, взбегая на холмы, когда была молодой, а теперь, вся сгорбленная и скрюченная, она поднималась медленно, с трудом, почти не поднимая глаз от земли. Она умрёт, а горы останутся. Ещё выше находились две козы, белые, с какими-то особенными глазами; они подошли, чтобы вы их приласкали, но держась на безопасной дистанции от электрической изгороди, не дающей им разбрестись. Там был и белый с чёрным котёнок с той же фермы, что и козы; ему хотелось поиграть; ещё выше, на лугу, сидел ещё один кот, подкарауливающий в абсолютной неподвижности полевую крысу.
Здесь наверху в тени было прохладно, свежо, красиво: горы и холмы, долины и тени. Местами земля была болотистая, и там росли тростники, низкие, золотой окраски, и среди золота белые цветы. Но это ещё было не всё. И при подъёме и при спуске в течение целых полутора часов присутствовала та сила, которая есть благословение. Она обладала качеством огромной и непроницаемой прочности; никакая материя, вероятно, не могла иметь такой прочности. Материя проницаема, может быть разрушена, растворена, превращена в пар; мысль и чувство обладают определённым значением; их можно измерять, они также могут быть изменены и разрушены, и ничего от них не останется. Но эта сила, которую ничто не могло пронзить или растворить, не была проекцией мысли и, конечно, не была материей. Эта сила не была иллюзией, созданием мозга, который тайно ищет власти или той силы, которую даёт власть. Никакой мозг не мог бы сформировать такую силу с её странной интенсивностью и прочностью. Она была здесь, и никакая мысль не могла изобрести или рассеять её. Интенсивность приходит, когда нет потребности ни в чём. Пища, одежда и кров — необходимость, они не потребности. Потребность — скрытое желание, ведущее к привязанности. Потребность в сексе, в славе, поклонении с их сложными причинами; потребность в самореализации с её честолюбивыми устремлениями и крушениями; потребность в Боге, в бессмертии. Все эти формы потребности неизбежно порождают привязанность, которая вызывает скорбь, страх и боль одиночества. Потребность выразить себя через музыку, через литературу или живопись и какими-то другими средствами приводит к ужасной привязанности к средствам. Музыкант, который использует свой инструмент, чтобы достичь славы, стать лучшим, перестаёт быть музыкантом; не музыку любит он, а пользу от музыки, выгоды, даваемые музыкой. Мы используем друг друга в своих потребностях и даём этому благозвучные названия; и из этого вырастает отчаяние и нескончаемая скорбь. Мы используем Бога как убежище, как защиту, как какое-то лекарство, и потому церковь и храм, с их священниками, приобретают большое значение, тогда как никакого значения они не имеют. Мы используем всё, машины и технологии, для наших психологических потребностей, а любви к самому предмету нет.

Любовь существует только тогда, когда нет потребности. Сущность эго — эта потребность, постоянная смена потребностей, вечный поиск, переход от одной привязанности к другой, от одного храма к другому, от одной приверженности к другой. Вверить себя какой-то идее, какой-то формуле, принадлежать к какой-то секте, какой-либо догме является проявлением потребности, сущности эго, которая принимает форму самой альтруистической деятельности. Это оболочка, маска. Свобода от потребности означает зрелость. С этой свободой приходит интенсивность, которая не имеет причины и не приносит выгод.

Честолюбие означает посредственность ума и сердца, оно не имеет глубины, потому что неизменно преследует результат. Человек, желающий быть святым, или преуспевающим политиком, крупным должностным лицом, заинтересован в личном достижении. С чем бы ни отождествляла себя эта жажда успеха – с идеей, нацией, системой, религиозной или экономической, – она лишь усиливает это "я", сама структура которого хрупкая, поверхностная и ограниченная. Все это вполне очевидно, если взглянуть, не так ли?

"Это, может быть, очевидно для вас, сэр, но большинству из нас конфликт придает чувство жизненности, ощущение, что мы живем. Без амбиции и конкуренции наша жизнь сделалась бы тусклой и бесполезной".

– Поскольку вы поддерживаете этот основанный на конкуренции образ жизни, ваши дети и дети ваших детей будут питать дальнейший антагонизм, зависть и войну; ни вы, ни они не будут знать мира. Будучи обусловленным этой традиционной моделью существования, вы и своих детей воспитаете в духе следования этой модели, и таким образом жизнь продолжает свой скорбный путь.

"Мы хотим измениться, но..."

Он понял свою несерьезность и умолк.

(отрывок из книги ПРОБЛЕМЫ ЖИЗНИ, Конкуренция как образ жизни)

Почему мы жаждем, чтобы нас признали, возвысили, поощрили? Почему в нас так жив снобизм? Почему мы цепляемся за свое особое имя, положение, приобретения? Умаляет ли анонимность ценность результата, и должна ли безвестность вызывать пренебрежительное отношение? Почему мы домогаемся славы, популярности? Почему мы не довольствуемся быть самими собой? Не потому ли имя, положение, приобретения имеют для нас первенствующее значение, что мы боимся и стыдимся того, что мы есть?

Исследовали ли вы когда-нибудь, что означает смотреть на какой-то реальный предмет, например на дерево, без каких-либо ассоциаций, без знаний, которые вы о нем накопили, без каких-либо предвзятых мнений и суждений, без каких-либо слов, создающих экран между вами и деревом, мешающих его видеть таким, каким оно есть в действительности. Попытайтесь сделать это и увидеть, что собственно происходит. Когда вы наблюдаете дерево всем вашим существом, всей вашей энергией. При таком наблюдении вы обнаружите, что вообще нет того, кто наблюдает, есть только внимание. Только когда мы невнимательны, существует наблюдающий и наблюдаемое. Когда вы смотрите на что-то с полным вниманием, нет места для идей, формулировки и воспоминаний.

Джидду Кришнамурти.
Свобода от известного, глава XI.