Время расщепляет на частицы города и планеты, а Павловская ферма - свиней. Из получившихся ресурсов время создаёт цивилизации и галактики, а Павловская ферма - паштет.

Все вещи, окружающие нас, таят в себе молекулы давно взорвавшихся звёзд и закончившихся историй. В толстом слое пыли на твоём дипломе слышны предсмертные крики отравленного Сократа. Дисплей, с которого ты сейчас читаешь эти строки был когда-то водной гладью, в отражении которой суеверные неандертальцы считывали волшебные знаки могучих духов.

Все мы когда-нибудь умрём, сгниём, и прорвёмся сквозь землю стеблями растений к солнцу. Нас скосят, срубят, спрессуют, высушат. Скормят свиньям, нашинкуют, переварят и вновь закопают. Этот круговорот длится бесконечно, и каждый из нас уже миллионы раз бывал в каждой из возможных ролей.

Зачем всё это? Кто и с какой целью задумал этот бесконечный безумный аттракцион? Никто не знает. Устало глядя на проскакивающие мимо декорации мы можем лишь мечтать о перерождениях, наиболее близких нашим нынешним потребностям. Перерождениях, самым завидным из которых является форма печёночного паштета от мяспромхоза "Павловская ферма".

Вымотанные, вечно недовольные ёмкости для кофе, мы бы хотели просто лежать утрамбованными в уютном круглом контейнере из спрессованной фольги. Лежать и быть уверенными, что где-то кто-то нас действительно любит и ждет к чаю, принимая, пускай с хлебом, такими, какими мы на самом деле есть.

Хотели бы ощущать наконец свободу от субъективности восприятия - дарить себя как людям высокого полёта, так и разбившим голову при падении с социальной лестницы. Благо цена в 20 рублей за 90 грамм это отлично позволяет.

Быть, подобно homo sapiens, не до конца искренними, преисполненными непонятных красителей и ароматизаторов, но зато, в отличии от людей, наверняка любимыми и всегда долгожданными.

С кем бы сперва наладили контакт пришельцы, впервые посетившие Землю? С воинственно настроенными мешками костей или молчаливыми сгустками мясной энергии? Паштет знает больше, чем мы думаем. В его мягко-пористой консистенции зашифрован код самого времени.

И если мы будем хорошо себя вести в текущих и последующих перерождениях, то кто знает, может нам посчастливится побывать в банке не только "Павловской фермы", но и самого "Hame".

8 отдающих себя без остатка свинок Пепп, из 10.

Любите паштет в себе и во всем вокруг вас.

Что-то ярко багровое, красное, неуклонно, неотвратимо разливается пред тобою густо, впитывается в крахмальную белизну скатерти, преодолевает без спросу грани столешницы и срывается водопадом тебе на рубашку и брюки, пропитывает их, набухших, проникает к исподнему твоему и брюху, соприкасается с пахом твоим липко и с тобою самим хоть ты вскакивай хоть замри.

«Ох братан! Ну и ситуыация!» - так кричит, гогоча и глотая согласные, твой сосед или дальный родственник.
Или, не дай бог, мама твоя: «Ох! Аккуратнее же!»
Или презрительно ухмыльнётся дед.

Это кто-то из них невзначай, то ли локтем то ли раскрытой ладонью задел солонку, что упала и опрокинула супницу, в которой томился наваристый украинский борщ.
Борщ стоял никого не трогая - в этом ваша с ним диспозиция, ваше с ним общее славное прошлое, то к чему уже никогда не прийти.
А еще борщ стоял на краю до пролития, на том самом краю, с которого, если быть до конца уж честным, убрать супницу заранее мог бы вполне и ты.

Но теперь выходя на улицу, ветер, что прежде радовал, засохшее в одеждах окоченелое красное раз за разом обжигающим холодом прижимает к коже твоей, к тебе.

Когда молния бьёт в землю - та скудеет и трескается, обнажая своё нутро. Когда по столу бьёт главбух фабрики «Любимый край» - на производственной линии скудеет и трескается овсяное печенье «Посиделкино».

По конвейеру фабрики размеренно и без конца скользят шеренги шайб печенья - день за днем, неделя за неделей. И лишь усталая работница конвейера замечает как с каждым финансовым кварталом множатся, рифмуясь с ее собственными, морщины на румяных боках бисквитов.

Однажды она бросает взгляд на поворот конвейера за которым скрывается продукция, и ей мерещится сын, без злого умысла скрывшийся от нее за поворотами больших городов. Поддавшись сиюминутному порыву, женщина подходит к панели управления конвейером и переводит рычаг интенсивности подачи шоколадных капель с позиции 3 на позицию 5 - от этого ей ненадолго становится легче.

Напор в секции начинок сразу увеличивается. Шоколадные градины весело сыпятся на мягкое тесто, врезаются с приятным треском в сырое еще печенье чтобы завязнуть в нем и остаться недвижимыми уже до самого конца. Конвейер скрипучим купейным вагоном везет особую партию к конечной сортировочной станции, где расселяет по привычным баракам упаковки из хрустящего пластика.

Спустя неделю пачки из особой партии «Посиделкино» с бонусным шоколадом окажутся на полках магазинов всей страны. В одном из городов их купит хорошо воспитанный молодой человек, зажмурится отведав и неожиданно для себя подумает - «Надо бы съездить к маме».

Время - суровый извозчик. Без жалости погоняет оно хлыстом бока недель и годов, сквозь тонкую шкуру которых проступают острые рёбра минут. Колёса стучат по ухабам бешено, рессоры стонут, бричка летит, а мимо неё стремительно взрослеют, считая потери, дети и скисает, расцветая в творог, молоко.

Отчего же всегда мчится только вперёд время? Не слезает никогда с облучка, дабы размять сведённые судорогой пальцы? Не возвращается, вновь и вновь пропуская повороты к уюту постоялых дворов?

Может жаждет оно кого-то нагнать? Или гонятся за ним все те, кто не прощают ему его лютой прыти? Или время настолько любит творог, что, лишь бы не возвращать его в молоко, готово безостановочно гнать весь этот мир трёхтактным аллюром?

Ведь повидавшее на своём веку пускай ещё не всё, но уже больше всех, время наверняка убийственно устало от любого контента и ничего не жаждет так, как ничего, как свежей белизны и покоя пресности, которую способен подарить лишь творог.

И пусть стареющие нутром юнцы порой кричат, бросаясь под колёса брички, что творог «уже не то» и прежний вид у молока, мол, был куда как лучше - время продолжит гнать коней, ведь только с его полным ходом есть шанс, что творог расцветет, дозреет и превратится в золотистый сыр.

Время несется, ударами копыт своих годов моля крутиться землю. Без устали оставляет за собой места, людей и состояния, но для того лишь, чтобы дать новым шанс, дать шанс попробовать творог и сыр.

Возлюбим время. Простим ему его грехи, ведь их первопричина - страсть.

Сушки. Такие желанные в молодости и вынужденные в старости. Круглые, как чека. Хрустящие, как взрыв.

Кому, как не им, обладателям гигантской дыры в сердце, быть тверже камня? Кому, как не им, циничным, делаться нежными, окунаясь в объятия горячего крепкого чая?

Их грубость можно понять. Их пресность можно унять, смазав липким месивом сладкого варенья, ведь сегодняшние сушки - вчерашние баранки, которые очень сильно устали.

Их не стоит ломать, сжимая в своем хвастливом кулаке. В сушки надо верить - надеть на палец, представить прекрасным перстнем, обручальным кольцом или, на худой конец, увесистым кастетом. Похвалить их рыжий, задорный румянец.

Они могли бы покрыть себя сахаром, медом, нугой, но выбрали мак - как Джон Ли Хукер и Лонни Джонсон выбрали когда-то блюз. Они могли бы стать мягкими, открытыми, но выбрали твердость - как вы когда-то выбрали их среди множества кричащих услад кондитерской полки.

Потому что иногда, в моменты сомнений и неудач, каждый из нас бывает сушкой. Этим 2D пирожком с начинкой из пустоты, не нуждающемся ни в чьей оценке.

Поблагодарить автора - yasobe.ru/na/rnde