Залипалочка

После четырёх лет, проведенных в Италии, Глинке очень захотелось написать что-то русское. Ну вот знаете, как это бывает: сидишь на солнышке, пьёшь просекко, намазываешь рикотту на чиабатту, а на душе кошки скребут. Что написать, Глинка не знал, ни одной приличной темы в голове, но и терпеть уже было невозможно.

И вот он пришёл к друзьям и говорит, я не хочу больше писать для итальянцев, я не итальянец, мне вообще это всё не нравится, я хочу в России поставить русскую оперу, понимаете, на русском языке.

И Жуковский говорит, ну конечно, я тебя очень понимаю, вот, пожалуйста, Иван Сусанин – отличная тема, давай прямо сейчас сядем, слова напишем, кстати, у меня уже кое-что готово, послушай, здорово? Положишь это на музыку?

И Глинка такой: да, действительно, здорово, какой хороший сюжет, а я тут тоже кое-что придумал: я буду музыку вперёд писать, я ведь так спешу поставить что-то русское, я даже начну с конца сразу, с увертюры, а либретто мы потом сочиним, крутая идея?

И Жуковский говорит, очень крутая, потрясающая, вот пусть тебе тогда барон Розен и пишет под твою готовую музыку, годится, согласен?

Годится, говорит Глинка, согласен, Розен – чудесный парень, а ничего, что он немец?

Ну и что, что немец, говорит Жуковский, зато он секретарь его императорского величества и любые стихи любого размера может за вечер сочинить, тебе ведь это и нужно, бери и не выпендривайся.

И вот Розен приносит Глинке либретто, и Глинка читает и говорит, здорово, даже очень здорово, Вы просто молодец, а можно мы немного вот тут слова поменяем, а то они не совсем удачно друг с другом сочетаются, не по-русски как-то выходит.

А Розен говорит: «Ви не понимаетъ, это сама лучшiй поэзiя!»

И вот Глинка берёт это либретто, идёт репетировать, и к нему приходят и говорят, Вы знаете, такая удача, у нас скоро Большой театр открывается, а давайте Вашу оперу первой поставим, в честь открытия, здорово? Вы согласны?

И Глинка говорит, конечно, согласен, очень здорово, давайте поставим, и на следующих репетициях уже ничего не слышит, потому что кругом молотками бьют и канделябры вешают.

Но вскоре приходит император, и ему всё очень нравится: и театр, и канделябры, и артисты, и опера, и было бы чудесно посвятить её ему, императору, а, кстати, как она называется? «Иван Сусанин», говорит Глинка. А будет называться «Жизнь за царя», говорит император, здорово? Вы согласны?

Здорово, говорит Глинка, вздыхая.
Просто, блядь, замечательно.
Согласен.

Трудное испытание посылает человеку господь, когда превращает его из образованного, но рядового специалиста в модного инфлюенсера, и Джон Рёскин этого испытания не выдержал. Когда аудитория так жадно слушает о прерафаэлитах и готике, страшно хочется заодно высказаться [о том, что лежит в твоей сумочке, составить десять фактов о себе и порекомендовать, куда пойти на выходных] по женскому вопросу. Будучи не в силах сопротивляться дьявольскому искушению и движимый своими, безусловно, самыми добрыми побуждениями, Рёскин сочинил для прекрасной половины человечества труд под названием «Письма и советы женщинам и молодым девушкам относительно: платья, воспитания, брака, сферы деятельности, влияния, работы, прав и проч.».

Книжечка, надо сказать, небольшая, по объёму, зато по содержанию впечатляющая очень. В ней Рёскин говорит, например, что главная задача женщины – быть очаровательной, объясняет, когда нужно одеваться красиво, а когда – изящно, напоминает о необходимости регулярно изгонять мрак из души мужа и советует, если нечем заняться, пойти поработать в саду. Сегодня книга Рёскина обязательно должна быть в библиотеке каждой радикальной феминистки, чтобы в минуты творческого кризиса и застоя открывать её на любой странице и уже через пару строк исходить пеной от бешенства. Вместе с тем очевидно, что при жизни автора его «Письма и советы» тиражировались без всякого сарказма.

В 1900 году магазин «Книжное дело» и И.А.Баландин выпустили очаровательный сборник Рёскина для русского читателя. По иронии судьбы, его переводчиком стал Лев Павлович Никифоров – в юности революционер, нечаевец, бывший заключенный Петропавловской крепости, муж Екатерины Засулич – сестры той самой революционерки Веры, – и я прямо вижу, как он сидит в своем кабинете, обложившись словарями, читает главу за главой и кричит сёстрам в соседнюю комнату: «Вера, Вы знаете, в чём Ваше предназначение? Быть очаровательной и выращивать цветы в саду! Вера, Вы опять неизящно оделись на теракт! Как там мой вкусный ужин?» – и все трое хохочут, хохочут гомерически.

Симпатичное платье, правда? Кажется, что золотой нитью вышито. А это обыкновенная соломка. Из «Воспоминаний бывшей камер-юнгферы императрицы Марии Александровны» А.И.Яковлевой: «Белое платье цесаревны было вышито соломой, голова убрана красным маком и колосьями, платье украшено такими же цветами, в руках букет из таких же цветов» – к вопросу о том, кто мог позволить себе такие наряды.

Если прийти в Москве в Музей архитектуры имени Щусева и подняться на второй этаж, вас там заботливо усадят на стульчик и включат старый советский фильм о Василии Баженове. С особым трепетом авторы этого фильма подчёркивают, что несмотря на всевозможные заманчивые перспективы, открывавшиеся перед юным архитектором во время его учёбы за границей, Баженов искренне стремился вернуться на родину и работать во благо отечества. Подумаешь, окончил парижскую академию, получил в Риме профессорский диплом, а сам Людовик XV тебе работу предлагает. В гостях, как говорится, хорошо, а дома <дворцовые перевороты, русско-турецкая война на носу, стройки замораживают, денег не платят> лучше. Шепнуть бы Василию Ивановичу, что «где родился, там и пригодился» – пословица скорее утешительная, чем побудительная, но нет, подождите, он же не в современную Россию едет, а в екатерининскую.

Предполагается, что сейчас этот парень, который с пелёнок рисует на всем, что попадётся под руку, которого приняли в Академию художеств ещё до того, как она была открыта, который победил талантом бедность и завоевал признание старших коллег за границей, развернётся во всю широту своего дарования, изменит облик парочки больших городов и впишет своё имя в историю настоящей, а не бумажной архитектуры. Не может же быть, что после такого успеха в Европе ты всю оставшуюся жизнь будешь слёзно выпрашивать хоть какое-то финансирование и одну за другой сворачивать собственные стройки. А, нет, оказывается, может.

В 2001 году Издательский дом «Искусство» выпустил большой сборник «Баженов Василий Иванович. Письма. Пояснения к проектам. Свидетельства современников». Самая замечательная рецензия на него – здорово, что такая громадная работа опубликована, но жаль, что всё её содержание сводится к жалобам и нытью. Ребята, если вам так грустно это читать, представьте, как Баженову было грустно это жить. У тебя несколько европейских дипломов, а Академия художеств такая: ничего не знаем, сдавайте экзамены заново. У тебя заказ на реконструкцию Кремля, а казна такая: ничего не знаем, армии деньги нужнее. У тебя утвержденный императрицей план загородной резиденции, а императрица такая: ничего не знаю, жить тут невозможно.

Ну, с Кремлём, допустим, ладно, там грунт просел и трещины пошли, и вообще проект, хоть и грандиозный, но спорный. Не то, чтобы все были против: Сумароков, например, о баженовской затее написал хвалебные стихи (правда, после этого с ним пол-Москвы здороваться перестали), но у большинства москвичей, наверное, было ощущение, что с их городом собираются сделать что-то чересчур крутое. Европейское образование, свежий взгляд и здоровые амбиции – это прекрасно, да и домики, никто не спорит, порядком пообветшали, но чтобы вот так взять и целиком Кремль разобрать, алё, молодой человек, вам сколько лет, вы вообще в курсе, как давно тут эти стены?

Царицыно – да, возможно, немного перестарался с масонством. Хотя граф Брюс говорил, что даже не это самое страшное, а сам монастырский принцип застройки под видом дворцового: то есть якобы у Баженова вместо собора – дворец, вместо часовен и церквей – беседки для кавалеров и дам, и так далее, и якобы это дичайшее оскорбление чувств верующих. И ещё: когда ты подписываешь чертёж в 76-м, а первый результат показываешь только в 85-м, есть такой риск, что вкусы у заказчицы уже немнооожечко поменялись и она хочет уже не твою «нежную готику», а, например, Пеллу, а со своими историями про то, как ты ради этой стройки продал дом, мебель и библиотеку, ты мог бы, пожалуйста, пойти куда-нибудь в другое место, потому что здесь мы сейчас всё будем ломать и переделывать.

Думается, что когда Баженов ещё только брался за новый проект, коллеги-архитекторы уже скрещивали пальцы «чур не я это потом разбираю». Через пару столетий в «Коммерсанте» грустно подытожили: «От Баженова практически ничего не осталось, стоит один Пашков дом против Кремля... да ещё неизвестно, точно ли Баженов его построил».

Вот вам и вернулся в Россию. Стоило ли оно того?..